ГЛАВА II. ДѢТСТВО ВЪ ЯЗЫЧЕСКОМЪ ГОРОДЪ.(Продолжение).
быть та о которой упоминается въ преданіи) были вынуждены переселиться изъ Гискалы въ шумную столицу языческой Киликіи.
Если такъ, то это, какъ указываетъ и самъ бл. Іеронимъ, способствуетъ выясненію и другаго затрудненія. Ап. Павелъ при всякомъ удобномъ случаѣ съ чувствомъ достоинства прилагаетъ къ себѣ званіе не только израильтянина (Іоан. 1, 47; Дѣян. XII, 16; Рим. IX, 4), которое можно считать «титуломъ чести», но также и званіе «еврея» *—«еврея отъ евреевъ» (2 Кор. XI, 22; Фил. III, 5).
А извѣстно, что слово «еврей» въ своемъ собственномъ и техническомъ. значеніи прямо противоположно названію. «еллинистъ» (Дѣян. VI, 1), и ап. Павелъ,. если онъ воспитанъ въ Тарсѣ, въ строгомъ смыслѣ могъ считаться только іудеемъ разсѣянія — однимъ изъ тѣхъ іудеевъ, которые, когда они даже не были не знакомы съ еврейскимъ языкомъ, что иногда случалось и съ ученѣйшими изъ нихъ, всетаки говорили на греческомъ, какъ на своемъ природномъ языкѣ).
Можно конечно сказать, что ап. Павелъ употребляетъ слово «еврей» только въ его общемъ значеніи и хотѣлъ имъ выразить то, что онъ не былъ еллинистъ въ такой степени, въ какой напр. былъ даже такой ученый іудей, какъ Филонъ, который при всей своей учености не зналъ ни еврейскаго языка Библіи, ни арамейскаго простонароднаго языка, бывшаго еще извѣстнымъ подъ этимъ названіемъ . Быть можетъ ап. Павелъ поарамейски говорилъ даже свободнѣе, чѣмъ онъ говорилъ погречески ; а о его знакомствѣ съ еврейскимъ можно заключать изъ того, что онъ иногда обращается къ св. писанію въ еврейскомъ подлинникѣ, особенно когда переводъ менѣе соотвѣтствовалъ его цѣли. Интереснымъ, хотя и ненамѣреннымъ подтвержденіемъ этого факта служитъ то, что божественный голосъ въ видѣніи на дорогѣ въ Дамаскъ въ высшій моменть его жизни говорилъ ему на языкѣ, который очевидно былъ языкомъ его собственныхъ внутреннихъ думъ. Такъ какъ поэтому народный еврейскій языкъ для него въ то время нѣкоторымъ образомъ былъ роднымъ языкомъ, а еврейскій языкъ Библіи былъ языкомъ, пріобрѣтеннымъ въ школѣ, то ап. Павелъ могъ называть себя евреемъ, хотя строго говоря онъ былъ также и еллинистъ, и названіе это было бы еще болѣе точнымъ и вѣрнымъ, если его родители и предки почти до самаго его рожденія были палестинскими іудеями.
Городъ Тарсъ, въ которомъ родшгся ап. Павелъ, былъ совершенно непохожъ на тотъ грязный, бѣдный и полуразрушенный магометанскій городокъ, который и теперь еще носитъ это названіе и стоитъ на томъ же самомъ мѣстѣ. Естественныя черты города правда не измѣнились: его все еще окружаетъ плодоносная равнина; снѣговыя горы Тавра все еще высятся надъ нимъ; прозрачный и быстрый потокъ Кидна все еще освѣжаетъ его. Но эти картины красоты и величія природы имѣютъ тѣмъ меньшее значеніе для насъ, что онѣ повидимому не оказали особеннаго вліянія на душу молодаго Савла. Можно вообразить, какъ для другой натуры онѣ служили бы источникомъ постояннаго вдохновенія; какъ онѣ проникли бы въ самый внутренній складъ его мысли; какъ въ людныхъ городахъ и грязныхъ темнищахъ онѣ опять и опять предносились бы его внутреннему взору въ тяжкомъ уединеніи! Картины природы, среди которыхъ прошла вся жизнь Давида, были гораздо менѣе величественны и гораздо менѣе разнообразны, чѣмъ многія изъ тѣхъ, среди которыхъ выпало на долю жить ап. Павлу. Однакоже псалмы Давида представляютъ собою богатѣйшій сборникъ поэтическихъ описаній, между тѣмъ какъ въ посланіяхъ ап. Павла мы дышемъ только воздухомъ городовъ и синагогъ. Правда, онъ говоритъ о храмѣ нерукотворномъ, но никогда не указываетъ на его горныя башни, и только разъ намекаетъ на его ночныя звѣзды (Дѣян. XVII, 24; 1 Кор. хѵ, 41). Для Давида вся видимая вселенная была однимъ обширнымъ домомъ Божіимъ, въ которомъ, подобно ангеламъ служащимъ, огонь и градъ, снѣгъ и туманъ, вѣтеръ и буря исполняютъ слово Его.
Для апостола же Павла хотя и онъ также зналъ, что «невидимое Бога, вѣчная сила Его и Божество, отъ созданія міра чрезъ разсматриваніе твореній видимы» — все это было безспорной аксіомой, а не убѣжденіемъ только, постоянно обновлявшимся отъ умиленія и восторга. Очень немного писателей, которые, если судить только по ихъ сочиненіямъ, менѣе поддавались впечатлѣніямъ красотъ внѣшняго міра. Хотя ап. Павелъ нѣсколько разъ плавалъ вдоль и поперегъ по синимъ волнамъ Средиземнаго моря и знакомъ былъ съ красотой тѣхъ острововъ Греціи, гдѣ пылкая Сапфо любила и воспѣвала, гдѣ процвѣтали искусства войны и мира; хотя онъ то и дѣло путешествовалъ по одѣтымъ сосновыми лѣсами азіатскимъ холмамъ и во всемъ величіи видѣлъ Иду, Олимпъ и Парнасъ; хотя его жизнь подвергалась опасности и въ горныхъ потокахъ, и въ бурныхъ волнахъ, и хотя онъ часто бродилъ еще ребенкомъ по берегамъ своего роднаго потока, ходилъ смотрѣть то мѣсто, гдѣ онъ реветъ водопадомъ на своемъ скалистомъ пути,—его душа была такъ всецѣло поглощена великими нравственными и духовными истинами, которыя ему предстояло впослѣдствіи провозглашать, что онъ ни однимъ стихомъ, ни даже единичнымъ выраженіемъ во всѣхъ своихъ посланіяхъ, не выдаетъ ни малѣйшаго отблеска восторга или умиленія красотами природы. Правда, въ его рѣчи въ Листрѣ есть прекрасное мѣсто, гдѣ онъ говоритъ о благости живаго Бога, «который сотворилъ небо и землю, и море
1
И все? что въ нихъ», и «не переставалъ свидѣтельствовать о Себѣ благодѣяніями, подавая намъ съ неба дожди и времена плодоносныя, и исполняя пищею и веселіемъ сердца наши» (Дѣян. хіѵ, 15, 17). Но при этомъ случаѣ въ рѣчи принималъ нѣкоторое участіе его сотрудникъ Варнавва. Даже самая рѣчь, если какъ предполагаютъ нѣкоторые она и не указываетъ здѣсь на отрывокъ какой нибудь хоровой пѣсни, по своему тону и по сущности сходна съ нѣкоторыми мѣстами Ветхаго Завѣта (Іов. V, 10; Псал. CIII, 15; ‘Псал. CXLV1, 8 и 9). Помимо этого намека мы не находимъ ни одного слова, которое показывало бы,
Водопадъ р. Кидна, близь Тарса.
что ап. Павелъ имѣлъ хоть малѣйшую воспріимчивость къ впечатлѣніямъ природы. Есть натуры, въ которыхъ жгучій пылъ какой нибудь всезахватывающей цѣли подавляетъ всякую другую мысль, всякое другое желаніе, всякіе другіе восторги; а таковъ и былъ ап. Павелъ. Его жизнь была по преимуществу, если не исключельно, духовная жизнь; жизнь, которая была мертва для всякаго другаго интереса труждающагося и обремененнаго творенія, жизнь, сокрытая со Христомъ въ Богѣ. Онъ видитъ міръ Вожій только такъ, какъ онъ отражается въ сердцѣ и жизни человѣка. Правда, какъ показываетъ Гумбольдтъ въ своемъ
«Космосѣ), то чувство, которое называется сантиментальною любовью къ природѣ, въ древнее время было менѣе развито, чѣмъ въ наше . Но въ ап. Павлѣ это равнодушіе къ внѣшнему міру зависѣло не отъ древности, не отъ его семитическаго происхожденія, а единственно отъ его личнаго характера. Поэзія Ветхаго Завѣта полна нѣжности и жизни палестинскихъ пастбищъ. Въ бесѣдахъ и рѣчахъ Спасителя мы находимъ частыя указанія на красоту цвѣтовъ, на игривую беззаботностъ птицъ, на легкіе вѣтерки и красное полымя утреннихъ и вечернихъ облаковъ. Равнодушіе ап. Павла ко всему этому (вѣдь полное отсутствіе самыхъ отдаленныхъ намековъ на нихъ даже въ сравненіяхъ равносильно доказательству того, что внѣшняя природа не произвела глубокаго впечатіѣнія на его сердце) несомнѣнно зависѣло отъ исключительной силы и важности другихъ его думъ. Въ тоже время она могла зависѣть также отъ характера того ранняго воспитанія, которое сдѣлало его болѣе знакомымъ съ людными собраніями и толкучими базарами, чѣмъ съ видами и звуками природы. Замѣ-чательно во всякомъ случаѣ, что единственный примѣръ, который онъ беретъ изъ природы, основывается не на естественномъ явленіи, а на искусственномъ процессѣ, и что даже этотъ процессъ, если не совсѣмъ неизвѣстный древнимъ, какъ разъ противоположенъ тому, какимъ онъ признавался обыкновенно
Но если ап. Павелъ остался чуждъ вліянія тѣхъ картинъ природы, которыми окруженъ Тарсъ, если никакіе звуки сосѣднихъ горъ или сосѣдняго моря не примѣшивались къ разнообразнымъ тонамъ его пламенной рѣчи, то другой результатъ этого чудеснаго воспитанія легко замѣтить какъ въ его языкѣ, такъ и въ его жизни.
Самое положеніе Тарса дѣлало этотъ городъ центромъ промышленной предпріимчивости и политическаго могущества. Будучи расположенъ на судоходной рѣкѣ, дававшей возможность прямаго сообщенія съ заливами Средиземнаго моря, и находясь на плодоносной равнинѣ подъ тѣмъ проходомъ чрезъ Тавръ, который извѣстенъ подъ названіемъ «Киликійскихъ воротъ», и въ тоже время посредствомъ Аманидскихъ и Сирійскихъ воротъ сообщаясь съ Сиріей, онъ былъ настолько естественнымъ центромъ торговли, что даже ошибка, заставившая его стать на сторону Антонія въ гражданской войнѣ, не могла поколебать его славы и благосостоянія. Въ этомъ именно городѣ Клеопатра имѣла свое знаменитое свиданіе съ римскимъ тріумвиромъ, то свиданіе, которое увѣковѣчено Шекспиромъ въ описаніи ея прогулки по серебристому Кидну:
Какъ пышный тронъ сіяла на рѣкѣ Ея галѳра кованной кормою . Изъ золота; на парусахъ былъ пурпуръ, Благоухавшій до того, что воздухъ Как бы млѣлъ отъ страсти къ нимъ. Подъ звуки фіейтъ серебряныя весла разомъ Воды касадись, и вода съ любовью, Лобзая ихъ, стремилась вследъ за ними
Процвѣтаніе его пролжалось и подъ управленіемъ Августа, и онъ пользовался тѣмъ важнымъ преимуществомъ, что былъ не только столицей, но и вольнымъ городомъ: libera и immunis. Изъ Тарса именно огромныя массы строеваго лѣса, срубавшагося въ лѣсахъ Тавра, сплавлялись по рѣкѣ къ пристанямъ Средиземнаго моря; здѣсь именно разгружались суда, привозившія въ Азію сокровища Европы; здѣсь сначала сосредоточивались груды богатствъ изъ Малой Азіи предъ отправленіемъ ихъ въ Грецію и Италію. На своихъ монетахъ городъ этотъ изображенъ сидящимъ среди тюковъ всевозможныхъ товаровъ. Бойкая и промышленная жизнь улицъ и базаровъ навѣрно была первымъ зрѣлищемъ, которое привлекло на себя вниманіе юнаго Савла. Безчестность, которую онъ могъ видѣть въ торговлѣ, могла внушить ему его метафорическія выраженія о «поддѣлкѣ» и «искаженіи» слова жизни; тутъ же онъ могъ заимствовать и другія метафоры отъ именъ и значковъ, которыми собственники клеймили свои лежавшіе на пристаняхъ товары , а также и отъ трудовыхъ денегъ, уплачиваемыхъ покупателями . Быть можетъ даже «собраніе» гражданъ вольнаго города заставило его принять изъ перевода LXX и самое названіе общества послѣдователей Христа словомъ церковь — первые примеры употребления котораго предсталяют его именно послания.
