– 9 –
длагалось зачинщиками смертныхъ казней три: побіеніе каменьями, свержение со скалы пригвожденіе на крестѣ. Народъ громко требовалъ распятия! Пущена была молва, что я молчаніемъ даю согласие на этоть родъ казни. Безумная, разсвирѣпевшая чернь кричала “распятъ, распять Его»! Три сильные партіи возстали противъ Назорея: приверженцы Ирода,саддукеи и фарисеи. Первые ненавидѣли Его резкую речь и вмѣстѣ съ тѣмъ, всегда тяготились римскимъ владычествомъ. Они не могли простить мнѣ, что я вступилъ в ихъ священный городъ съ развѣвавшимися императорскими знаменами, и возмущались моей попыткой употребить камни храма на нѣкоторыя улучшенія общественныхъ зданій. Саддукеи ненавидѣли Іисуса за то, что побѣдоноснымь обличением распущенности нравовъ и невѣрія ихъ въ будущую жизнь Онъ ронялъ пхъ авторитетъ въ глазахъ народа. Фарисеи злобствовали только противъ Іисуса за Его обличенія, но по малочисленности они рѣшились присоединиться къ первымъ двумъ партіямъ. Но слѣдамъ ихъ шла вся кровожадная тля городская. Наконецъ Іисуса схватили, привели на судъ первосвященниковъ которые единогласно приговорили Его къ смертной казни.Стоявшій во главѣ ихъ лицемѣрный Каіафа, избѣгая, впрочемъ, отвѣтственности, прислалъ ко мнѣ связаннаго Іисуса с приговоромъ для утвержденія, указывая, что это право принадлежитъ мнѣ, какъ представителю высшей власти въ городѣ. Я уклончиво отвѣчалъ, что Іисусъ, какъ Галилеянинъ, подлежит суду Ирода, и отправилъ Его къ тетрарху. Иродъ возбудилъ тоже пререканіе, утверждая, что судьба преступника быть должна быть рѣшена представителемъ Кесаря. Толпа между тѣмъ осаждала мой дворецъ. какі, крѣпость, и росла с каждымъ часомъ. Тутъ были. кромѣ. мѣстныхъ Жителей и пришлые на праздникъ изъ Назарета, Галилеи, изъ долины Ездрелонской… со веей Іудеи. Тебе Альбинъ, извѣстно, что у многихъ женщинъ Галилеи есть сверхестественное чувство предвидѣнія. У жены моей тоже был такой даръ. Она бросилась тогда къ ногамъ моимъ с мольбою: „Не касайся, Пилатъ, сего Лица! Оно свято! Я видела во снѣ: этотъ Человѣкъ ходилъ ио водамъ, леталь на облакахъ прекращалъ бурю морскую, бесѣдовалъ съ пальмами и разными животными. Тѣ Ему отвѣчали. По руслу Кериекскому текла кровь! Ликъ Кесаря забрызганъ былъ грязью! Страшное событіе готовится. Отврати его, Пилатъ. Если мнѣ не веришь вспомни, что тебя ожидаеть: и гнѣвъ Кесаря, и проклятие сената!…» Народъ уже врывался на мраморную лѣстницу дворца. Впереди выступалъ связанный Іисусь. Я вышелъ на встрѣчу и сурово крикнулъ толпѣ: Что хотите вы отъ меня? —Смерти Назорея! ревѣла чернь. —За что за какое преступленіе? —Онъ богохульствуетъ! Хочетъ разрушить храмъ! Называетъ Себя сыномъ Бога, Мессіею, царемъ Іудейскимъ
—Римский законъ такихъ преступленій не знаетъ.
—Распни,распни Его! требовала чернь, не внемая мнѣ
Весь дворец наполнился народомъ,как волною морскою.Стены дрожжали от оглушительныхъ криковъ А впереди обезумевшей толпы как мраморная статуя невинности во храме Эппедигоры —стоялъ съ невозмутимымъ спокойсвием в Его очахъ терпеливо ждавшій своей участи—Іисусъ Назорей!
Вырвать Его изъ кровожадныхъ рукъ разъяреннаго люда, чувствовавшаго силу, было немыслимо. По слабодушію, можетъ бытъ, я принялъ тогда преступнуго мѣру, въ надеждѣ, что ею спасу Его хоть отъ смертной казни.Я позволилъ Его бить! А самъ, видя, что толпа уже не въ состояніи выслушать ни единаго слова, потребовалъ воды и умылъ руки, думая, что этимъ наружнымъ дѣйствіемъ, дамъ понять, какъ мнѣ ненавистно ихъ беззаконное насиліе. несчастнаго! Послѣдовала такая ужасающая картина, подобную которой не случалосъ мнѣ видѣтъ, ни въ войнѣ съ Панноніию, ни во времена нашихъ гражданскихь междоусобій, ни въ форумѣ римскомъ! Точно адскія силы овладѣли толпою. Какъ живая волна сквозь прорванныя шлюзы хлынула она изъ преторіи къ близь Сіона лежащему холму, увлекая въ, своемъ потокѣ неповиннаго Страдальца.
(Окончаніе слѣдуетъ).
ЧУВСТВОВАНІЯ ХРИСТІАНИНА ВЪ ВИДУ
ІЕРУСАЛИМА
ашъ караванъ выступилъ изь Іерусалима чрезъ Виѳлеемскія ворота. Достигнувъ возвышенной точки на пути, мы остановили лошадей, и взоры наши направились на Іерусалимъ. Я не могу высказать, что произошло тогда въ моем умѣ и какая глубокая скорбь овладѣла мною. Іерусалимъ не есть мѣсто земныхъ удовольствій и радостей, а между тѣмъ путникь испытываетъ истннно грустное чувство, когда покидаетъ его. Отчего это? Я вообще думаю, что мы привязываемся къ мѣстамъ но тѣмъ чувствамъ, какія мы тамъ испытали, въ силу тѣхъ жнвыхъ впечатлѣній и благородныхъ, мыслей, которыми мы въ нихъ прониклись. Покидая мѣста, гдѣ мы такъ много пережили нравственною и умственною жизнію, мы какъ будто разлучаемся съ частію своего собственнаго существа. Хотя я пробылъ, лишь нѣсколько дней въ Іерусалимѣ, я могу сказать, что прожилъ, тамъ больше, чѣмъ, въ другихъ городахъ, гдѣ жилъ долго: нигдѣ религія Христа не являлась мнѣ въ болъшемь величіи, нравственные уроки Его въ большей возвышенностя; нигде воспоминанія о родинѣ и друзьяхъ, состраданіе кь несчастью, не наполняли болѣе моего сердца; ни въ какомъ мѣстѣ, ни въ, какое время мысли мои не витали выше; никогда я не былъ болѣе доволенъ собою и другими; никогда болѣе не гордился тѣмъ, что я человѣкъ.
Печаленъ Іерусалимъ, но въ его печали есть что-то таинственное и поэтическое, какъ въ пѣснопѣніяхъ его пророковъ. Въ пустынности Сіона, покрытаго могильнымъ саваномъ, есть нѣчто привлекательное, потому что она соотвѣтствуетъ нашимъ младенческнмъ воспомннаніямь, размышленіямъ нашего зрѣлаго возраста, нашимъ мыслямъ о гробѣ. Вы не сдѣлаете шага на этой священной землѣ, не почуствовавъ біенія вашего сердца. Разъяренная толпа, осужденный Праведникъ, предательство само себя покаравшее; раскаяніе, состраданіе самотверженіе, слабости человѣка рядомъ съ его доблестями: по-
– 10 –
томъ адъ, поглощающій свою добычу, воскресшій Богъ восходящій на небо и надежда съ него нисходящяя, — вотъ что встрѣчаете вы посреди развалинъ Іерусалима! Мы вновъ обрѣтаемь здѣсь наши земныя судьбы, блага и бѣдствія человѣчества. Шествуя по стогнамъ Іерусалима, мы какъ будто слѣдуемъ по стезямъ міра сего;. въ мѣстахъ, гдѣ жилъ нашею жизнію в умеръ смертію нашею Сынъ Божій, все уподобилось человѣку. Воть почему намъ такъ грустно разстатъся сь Іерусалимомъ; мы испытываемъ тогда нѣчто похожее на то тягостное чувство. которому подвергается человѣкь при разлученіи съ жизнью, которое именуется долиною слезъ и съ которымъ самая скорбь не можетъ разлучить насъ.
Только съ высотъ Іерусалима слѣдуетъ устремлять свой взорь на народовъ отдаленной Евроны; только съ утесовь Голго?ы удобнѣе всего наблюдать волнугощееся тамъ человѣчество. Обнимая мысленно всѣ эти
обольстительные прнзраки, всѣ эти неосуществимыя мечты, выражающіяся нерѣдко въ печалъныхъ событіяхъ и сопровождаемыя тяжелыми разочарованіямн, я припоминаю слова. сказанныя пророкомъ Исаіею сынамъ Израиля: „ какъ голодному снится, будто онъ ѣстъ, но пробуждается, и душа его тоща; и какъ жаждущему снится, будто онъ пьетъ, но пробуждается, н вотъ онь томится, и душа его жаждеть,—тоже будетъ и множеству всѣхъ народовъ, воюющихъ противъ горы Сіона» (гл. 29, ст. X). Таково будетъ пробужденіе народовъ мечтающихъ о будущемъ благополучии, пренебрегая всякою памятью о временахъ древнихъ, вопрошающихъ одно лишь грядущее, столь же обманчивое, какъ и ночной сонъ. Наступитъ. можстъ быгъ, время. когда другіе народы спросятъ, что сталосъ съ этими пародами: но Іерусалимъ не погибнеть посреди людскнхъ треволненій и всегда останется тѣмъ же, ибо какъ не бѣденъ онъ въ настоящемь, но онъ будетъ жить своимь прошлымъ, а прошлое его никогда не оскудѣеть.
ФАБИОЛА.
(ПОВѢСТЬ ИЗЪ, ЭПОХИ ХРИСТIАНСКОГО МУЧЕНИЧЕСТВА).
Ч А С ТЬ ПЕРВАЯ, МИРЪ.
ГЛАВА III.
Посвященіе.
ока продолжался этотъ разговоръ, день быстро склонился къ вечеру. Старая служанка незамѣтно вошла в, комнату, зажгла ламцы на мраморныхъ и бронзовыхъ канделябрахъ, и также тихо удалилась. Яркий свѣтъ озарилъ мать и сына. которые пребывали въ молчаніи,после, того. какъ благочестиная матрона Люцина, на послѣдній вопросъ Панкратія, отвѣчала поцѣлуемъ. запечатлѣннымъ на его разгорѣвшемся челѣ. Не одна только материнская любовъ волновала ея грудь; она радовалась не тому только, что воспитала своего сына для восприятія извѣстныхъ высокихъ и трудныхъ правнлъ и теперь видитъ, что эти правила подверглись тягчайшему испытанiю и блистательно устояли, и не тому, что ,обладаетъ сыномъ. который, по ея понятію, доказалъ столь геройскую доблесть въ такомъ нѣжномъ возрастѣ;—конечно, если мать Гракховъ указывала удивленнымъ матронамъ республиканскаго Рима на своихъ сыновей, какъ на свое единственное сокровище, то. не съ большимъ ли правомъ могла бы эта христіанская мать прославить предъ церковію своего сына, которого она воспитала? Но для нея эта минута была моментомъ болѣе глубокаго, или лучше сказать, более возвышеннаго чувства.Было время котораго она давно уже ожидала—полная надеждъ, былъ момент о которомъ она молилась съ пламеннымъ благоговѣніемъ матери Не одна
благочестивая мать отъ колыбели предназначала сына своего для святѣйшаго и возвышеннѣйшаго состоянія, какое только существуетъ на землѣ; не одна молилась и желала видѣть его въ такомъ возрастѣ, когда онъ можетъ сдѣлаться сначала непорочнымъ левитомъ, а потомъ святымъ пастыремъ у алтаря Господня; не одна тревожно наблюдала надъ каждою ЕГО ПРОбуждающеюся наклонностью его и кротко направляла свои мысли къ святилищу Господа воинствъ. Когда же это было единственное дитя, какъ Самуилъ былъ единственнымъ сыномъ Анны. тогда такое пожертвованіе всѣмъ, чѣмъ только могла дорожить ея горячая любовь, по справедливости можетъ признаваться актомъ материнскаго героизма. Что же сказать о тѣхъ благородныхъ женахъ древности, которыя, подобно Фелицитатѣ, Симфорозѣ или не названной но имени матери Маккавеевъ, отдали не одного, а многихъ, даже всѣхъ своихъ дѣтей,—для того, чтобн сдѣлать ихъ не священниками Бога вышняго, а жертвою Богу?
Такого рода мысли наполнили въ эту минуту сердце Люцины. между тѣмъ какъ она, съ закрытыми глазами, возносилась мыслію к небу и горячо молнлась. Ей предстояло великодушно принеси въ жертву все, что было для нея самаго дорогаго въ жизни, какт будто эта жертва отъ нея требовалась, и хотя она уже давно предвидѣла и желала ея, но теперь она не могла сдѣлать этого какъ бы безъ мукъ рожденія.
Но что происходитъ въ душѣ юноши. который въ безгласiи стонтъ передъ ней и также погруженъ въ думы? Онъ не предчувствуетъ возвышенной судьбы ему предстоящей.Онъ не провидитъ духомъ священнаго храма, который 1600 л. спустя посѣщается изслѣдователями древности и благочестивыми поклонниками посвященъ его имени въ Римѣ. Онъ не думаетъ, что папа Гонорій I воздвигнетъ на порфировой урнѣ, въ которой будетъ храниться прахъ его, серебряный ковчегъ въ 287 фунтовъ вѣсомъ Онъ не предвидитъ, что имя его будетъ красоваться во всѣхъ дѣяніяхъ мучениковъ, что его образъ, какъ юноши-мученика древней церкви, окруженный лучами, будетъ сіять на множествѣ алтарей. Въ описываемый нами моментъ это былъ простой христіанскій юноша, который считалъ совершенно естественнымъ всегда повиноваться велѣніямъ Божіияъ и правиламъ Евангелія. быль счастливъ только тѣмъ, что въ тотъ день онъ исполнилъ свой долгъ посреди необыкновенно трудныхъ обстоятельствъ. Къ этимъ мыслямъ онъ не примѣшивалъ никакой гордости и самодовольства,—иначе его поведеніе не было бы геройскимъ подвигомъ.
Когда Панкратій, послѣ долгаго размышленія, поднялъ глаза, посреди новаго свѣта, возсіявшаго теперь въ жилищѣ его, то они встрѣтились со взоромъ матери, который покоился на немъ съ величественною
торжественностію и нѣжностью, какихъ онъ сколько приномнитъ, еще не замѣчалъ въ ней. Это былъ какъ будто боговдохновенный взоръ; лицо ея было похоже на лицо пророчицы; ея глаза имѣли такое выраженіе, какое онъ мог представить себѣ только у ангела. Тихо и почти безсознательно онъ перемѣнилъ свое положеніе и преклонилъ предъ нею колѣни Да и могъ ли онъ не преклониться предъ нею? Не была ли он для него какъ бы ангеломъ хранителемъ, во всякое время оберегавшимъ его отъ зла? Могъ ли онъ не видѣть въ ней живую святую, добродѣтели которой отъ дѣтства были для него образцомъ? Люцина прервала молчаніе тономъ, полнымъ важности умиленія.
— Настало наконецъ время, милое дитя мое, сказала она,-время, которое долго было предметомъ моей пламенной молитвь къ которому я стремилась въ полнотѣ моей материнской любви. заботливо я наблюдала въ тебѣ разцвѣтающія почки каждой христанской добродѣтели, которыя, благодаря Бога, раскрывались i тебѣ. Я замѣчала твою понятливость,кротость, прилежаніе, благочестіе и любовь къ Богу и людямъ. Я съ радостію видѣла твою живую вѣру, твое равнодушіе къ земному, твою любовь бѣднымъ. Но я нетерпѣливо ждала часа, который долженъ бь наконецъ показать мнѣ, удовольствуешься ли ты бѣднымъ наследіемъ слабой добродѣтеди твоей матери, или будешь достойнымъ наслѣдникомъ болѣе высокихъ доблестей твоего отца, умершаго мученикомъ. Этотъ часъ, благодареніе Богу, теперь наступилъ.
— Но что-же я такое сдѣлалъ, спросилъ Панкратій,— что имѣешь теперь обо мнѣ другое, болѣе высокое понятіе?
— Выслушай меня, сынъ мой. Сегодня—день, въ который должно пополниться твое школьное образованіе; въ этотъ день наш Всемилостивый Спаситель, повидимому, возжелалъ преподать ученіе, болѣе драгоцѣнное, чѣмъ то, которое ты получилъ въ